Роман, взятый из истинного происшествия.
Российское сочинение в двух частях.
Предисловие
Приступая к описанию героев моей повести, или романа, как кому угодно оное называть, но я уже наименовал его под первым заглавием, я должен слегка коснуться описания и города Астрахани, где я счастливо провёл беспечные лета младенчества и отрочества, под кровом родительским.
Город Астрахань, как уже известно, построенный на берегу реки Волги, в тридцати верстах от него впадающей в Каспийское озеро, сосредотачивает обширную торговлю по сей реке и озеру с нижними городами, а так же с Бухарой, Сибирью, Персией, Кавказом и другими странами. Астрахань — город многолюдный, хорошо обстроенный, имеет собор, построенный близ берега Волги, и до двадцати церквей, исключая армянские, католические храмы, калмыцкие кумирни и татарские мечети; в сём городе можно в один час встретить людей разных наций и народов, производящих в нём богатый торг произведениями изделий их страны. Важнейший же торг сего города есть рыбная ловля; прекрасные сады, доставляющие в изобилии виноград, из коего давят вино; всякие плоды и овощи, в особенности арбузы и дыни, с коими никакие сравняться не могут, и запрещённый промысел, как-то бой тюленей.
Господствующий сего города народ есть россияне и армяне, а коренной — татары, коих он был прежде царством. Взятое при царе Иоанне Васильевиче Грозном, оное вскоре после Казанской осады было причислено к Российскому самодержавству и ныне заключает в себе Астраханскую губернию.
Астарань лежит в весьма жарком климате; редко летом бывают дожди; но жители оного, имеющие сады и огороды, умеют снабжать их водою, построив на многих речках и озёрах чигири — род водяных мельниц, приводящихся в движение с помощью лошадей.
Сей город имеет несколько пристаней, в кои привозятся разные продукты и товары по реке Волге и Каспийскому озеру с приволжских городов и из Азии. Но вех лучше из пристаней нравится мне Красноярская на реке Кутум, которая так же изобилует рыбою и впадает в Волгу. Чрез неё построен деревянный Красный мост, где начинается и кончается мой роман.
Часть первая.
Солнце было уже довольно высоко; его палящие лучи прямо ударяли на предместье Огурчево и на дом, великолепно выстроенный на берегу реки Кутума, находившийся по левую руку от Красного, тогда ещё Живого, моста. Балкон с вызолоченными перилами под зеленым зонтом, или навесом защищал от них юную и прекрасную Анастасию, сидевшую на сём балконе в лёгкой летней одежде цвета невинности и с удовольствием взиравшую на пристань Красноярскую, прямо находившуюся пред её глазами, где бесчисленное множество лодок с яблоками, приплывших из уездного города Красного Яра по Волге, покрывало реку Кутум, как будто алою тафтой. Сии плоды с восходящим солнцем разливали самый приятный запах. Бударки, или маленькие лодки рыбаков и охотников до пушной ловли и пушечной стрельбы, тихо на вёслах или на парусах проплывали по Кутуму вверх, мимо дома отца прекрасной Анастасии.
Был уже час десятый утра; но прекрасная Анастасия всё ещё сидела на балконе и смотрела в подзорную трубу во все стороны, хотя ничего, достойного примечания, не видела.
Вдруг повеял сильный ветерок с полудня (юга): он начал колебать у пристани нагруженные яблоками лодки, коими обыкновенно управляли женщины или торговки, называвшиеся по-тамошнему осланями, и гнал сильно волны реки Кутума. Через несколько минут показалась вдали маленькая шлюпка, быстро плывшая к Живому мосту с правой стороны под белоснежным парусом. Этот парус, проходя под мост, был опущен и, пройдя, опять поднят. Когда шлюпка поравнялась с домом Настиного отца, то девушка, к крайнему своему удивлению, заметила, что она направляла нос свой к их берегу и начала около него лавировать. Шесть гребцов с веслами сидели на скамьях в красных шёлковых рубахах, у коих врота (вороты, воротники) были обшиты золотым галуном, а шапочки, черно-бархатные, на головах украшены были багряными перьями. Широкие пояса, или кушаки закрывали половину их стана; на корме сидел и правил рулём и парусом прекрасный юноша с величественной осанкой, с огненным и вместе диким взором, умеренным неподражаемою улыбкою при встрече со взорами прекрасной Анастасии. Он был одет в чёрный бархатный полукафтан с широким золотым галуном, по краям его обшитым, богатый персидский кушак обнимал его тонкую и стройную талию; за сим кушаком был заткнут кинжал и висела сабля, осыпанная драгоценными каменьями, от лучей солнца производившими ослепительный блеск. Прелестное лицо незнакомого юноши оттенялось чёрною пуховою шляпою с загнутым с одной стороны полем к тулье, с бриллиантовой пряжкой и белым страусовым пером.
Поравнявшись с балконом, на котором сидела девушка, он приказал сесть одному из гребцов на корме, а сам стал на одно колено и, простирая свои руки к Анастасии, а потом к небу, с выразительностью сказал громко:
«Клянусь! Ты будешь моею, или сия река будет моею могилою!»
Окончив сии краткие слова, он встал, сел опять на корму, дал знак, — и лодка быстро помчалась по реке и потом, как будто очарованная, остановилась; Анастасия, смотревшая ей вслед, услышала громкий звук гобоя и вскоре сей куплет, пропетый хором чистых голосов:
Душа красная девица,
Ангел милой красотой!
Взор твой — светлая денница —
Вдруг пленил меня! Я твой!
После минутного молчания пловцы опять запели:
Низовьями Волги родимой плывём…
(Ой-ля, ой ля-ля, труля-ля) и прочее.
И шлюпка скрылась от очей прекрасной Анастасии, всё ещё не спускавшей глаз своих с того места, где она исчезла.
«Боже, кто сей незнаемый юноша, который невольно влечет к себе моё сердце и душу? Неужели это мой суженый, коего судьба нарочно привлекла в места сии, чтоб я его увидела и полюбила! — сказала сама себе Анастасия. — Ах! Если это не сон, но одна мечта моего воображения, занятого романами, мною читанными, то сие — сверхъестественное явление, заставляющее меня трепетать: знаменует ли оно моё счастье, или погибель?
«Сударыня, вы столько заняты мыслями, что не слышите, сколько я раз вам повторяю, что ваши родители ждут вас давно к чаю»! — сказала Анна, стоявшая за её креслами уже несколько минут.
«Ах! Милая Аннета! Это ты»! — воскликнула Анастасия.
«Извини меня, Аннета, я теперь очень занята! — сказала ей Анастасия. — И очень много расстроена увиденным мною, а то давно бы тебя заметила! Знаешь, я не люблю никаких церемоний и без околичностей всегда говорю с тобою и открываю тебе все сокровенные чувства души моей»
«Я об этом не спорю, — сказала с лукавою усмешкой ей Аннета, — что вы до сей минуты удостаивали меня сей чести; но теперь… Теперь, кажется, вы совсем переменились и не хотите меня почтить никакой доверенностью».
«Гм! Доверенностью! — повторила Анастасия. — А как именно, скажи мне»?
«Вам сказать, сударыня?! Разве я не сию минуту слышала ваши слова о каком-то незнаемом юноше»?
Анастасия содрогнулась:
«Незнаемом юноше? Это о том, кто сейчас проплыл в шлюпке мимо нашего дома?.. Да, это правда, он прекрасен, как майский день, величествен, как кедр ливанский!.. Но я его не знаю!.. Он сказал!.. Он пел!.. Но кто он такой, я не могу и придумать».
«Это ваш суженный, сударыня! — отвечала Аннета. — Бог милостив, мы его увидим и провозгласим в песнях вашим супругом и наследником несчётного богатства ваших родителей! Не правда ли»?
«Не знаю и даже сомневаюсь! — отвечала в задумчивости ей Анастасия. — Может быть, он враг, он губитель и изменник, который ищет случая сделать меня несчастною… И потом оставить навеки?.. О! Это ужасно! Пусть лучше мои глаза закроются смертной завесой, что б его не видеть более, и слух мой исчезнет без следа, что б не слышать более тех слов и песен очаровательных, которые глубоко врезались в моё сердце, ем слышать и видеть его измену»!
Она задумалась и заплакала.
«Успокойтесь, прекрасная Анастасия! — проговорила ей Аннета. — На что ж отчаиваться прежде времени. Вы столь прелестны, умны, добродетельны и богаты, что первый вельможа в государстве нашем должен обожать вас и гордиться, ежели вы будете его супругою. А какой-нибудь пловец, охотник, интригант, сумасброд, шалун и мот, искавший в глазах прекрасного пола на одну минуту блеснуть своим тщеславием и, может быть, желавший так же блеснуть последней искрою промотанного богатства своего, оставшегося от родителей, может ли владеть когда-либо Анастасиею, руки которой ищут все не столько по великому богатству её родителей, сколько по её красоте и личным достоинствам. Пойдёмте! — взяла она у Анастасии руку, поцеловала оную и оросила слезами. — Барышня! — присовокупила она. — Положитесь во всём на Господа: Он вас не оставит! Успокойтесь, и пойдём к вашим родителям».
Анастасия молча встала и последовала за своей горничной.
«Где это вы, сударыня, были? — спросила мать у Анастасии. — Верно, изволили заниматься чтением прекрасных романов, коими набита голова и сердце ваше до такой степени, что вы даже забыли должное почтение к вашим родителям, поздравить их с добрым утром, и по нескольку часов заставляете ждать их до чаю! Вот, господин муженёк! Плод ваших глупостей и баловства! — продолжала Мария, мать Анастасии, обращаясь к Владимиру, своему супругу. — Это ты, это твои романы расстроили воображение и душу нашей дочери, без чтения которых она была бы невинна, как ангел, и добродетельна, как мать ее!.. А теперь»?
«А теперь она-то и есть истинный образец своей матери, которая смолоду так любила читать романы, что я, бывало, устав до бесконечности по делам торговли, приду домой часу во втором пополудни и поминутно у неё спрашиваю: «Когда будем обедать мы, или вместе обедать и ужинать»? А она и отвечает: «Читаю роман. Погоди, друг мой, погоди, душа моя! Здесь всё приближается к развязке, которая должна быть очень хороша! Только одну минуточку подожди»! И я жду час, два, три, и насилу — насилу дождусь конца. Но ежели, к несчастью, герой или героиня умерли, то моя дорогая половина, проливая слёзы, не прикоснётся до пищи и, отнимая сим у меня аппетит, ложится спать голодною, а встаёт сердитою»! — сказал своей жене Владимир, захохотав во всё горло.
«Злой человек, ты смеёшься! Сей насмешкой думаешь поселить думаешь ты поселить в единственной нашей дочери неуважение к своей матери; но знай, что я всегда лучше тебя дам ей советы, как себя должна вести благовоспитанная девица»! — говорила она.
«Правда, — отвечал муж, — то есть меньше молиться, но слышать твою всегдашнюю с отцом её брань, прекрасно»!
«Вот попугай, выученный только смеяться! — возразила со смехом жена. — А спроси что-нибудь дельное, то встаёшь как пень, или колода в тупик, что и не куда ступить»!
«Однако ж, матушка, исключая шутки, чай простыл: ни я, ни ты, ни дочь наша не пьём, а только чепуху врём! Наливай-ка скорей, а то мне недосужно: ты знаешь, что дела коммерции, или торговли не терпят времени», — сказал Владимир.
«Да, как не знать! — отвечала Мария, наливая в чашки чай. — Теперь нужно болтать, торговать и понапрасну за алтын продавать свою душу и совесть! О муж! Скоро ударит час для такого тунеядца, как ты»!
«И, наоборот, как ты! — отвечал Владимир, смеясь. — Ежели не призывать имени Бога, то ничего и не продать! Ты знаешь, — прибавил он, — что я взял тебя в одном только платье! Знаешь так же, что не посредством ли купеческих оборотов я составил значительное состояние?.. Догадываюсь: ты скажешь, по злости, что я нажил его непозволенным образом»?
«Сохрани Бог! — отвечала Мария, отирая слёзы. — Ты всегда был добр, честен, великодушен; делал ближнему помощь, и за это Бог послал тебе неведомо благодать свою через неизвестного покровителя, имя которого и ныне остаётся для нас тайной. О, когда б я могла его увидеть, а ежели не его, то, по крайней мере, его детей! О, тогда бы я со слезами у ног их принесла ту искреннюю благодарность, коей мы обязаны им»!
И она вновь принялась отирать слёзы.
Внезапно двери отворились, и вошёл прекрасного вида молодой человек; вежливо поклонившись, он остановился, попеременно обращая взоры свои на всё семейство.
«Боже! — вскрикнула Анастасия. — Это он»! — и упала в обморок.
«Что это значит? — спросил Владимир. — Она умирает!.. И, верно, от твоих долговременных наставлений, жена?.. Смотри, если ты будешь виною её смерти!.. То»!..
«То я прокляну тебя»! — воскликнула она, поспешив к дочери, которая уже лежала на руках молодого незнакомого человека, старавшегося привести её в чувство.
«Прочь, прочь! — закричала Мария. — Что ты за птица, взлетевшая в высокие хоромы? Если ты лекарь, то не нужны твои пособия; у нас есть лучшее лекарство: святая вода, антидот, воскресная молитва от врагов и супостатов, коих поручения ты, может быть, принимаешь и, будучи столь прекрасен, думаешь соблазнить нас, как святых отцов в пустыне, и посеять здесь клевету и раздор? Но и того хуже, если ты сын убийцы и разбойника, проливающего невинную кровь, ищущего случая излить яд свой в недра добродетельного семейства!.. Удались, исчезни, яко дым и прах»!
Супруга Владимира с раздражением оттолкнула незнакомца.
Молодой человек от такой неожиданной проповеди вздрогнул и побледнел лицом, Владимир устремил на него устрашающий и любопытный взор, от которого незнакомец ещё более смутился и тем навёл на себя ещё большее подозрение.
«Что это значит, государь мой? — спросил его Владимир. — Следовательно, слова жены моей справедливы… Отчего вы так трепещете»?
«От несправедливых её упреков»! — отвечал Стефан, стараясь принять на себя спокойный вид.
«А мне кажется, — возразил Владимир, поглаживая свою лысину, — они не несправедливы; ибо честный человек оных не боится и с равнодушием переносит все насмешки и ругательства и, почитая себя непричастным таковым укоризнам, ещё более возвышается в душе своей, а вы… вы… молодой человек… Ах! Право, ужасаюсь за вас, и мне кажется, что слова жены моей справедливы! Скажите: кого я имею честь видеть в моем доме, то есть кто вы именно»?
«Вы и супруга ваша сейчас желали видеть, если не самих благодетелей вашего семейства, то детей их — отвечал незнакомец — и, к несчастью моему, имея поручение от моего родителя, я явился в такую неблагоприятную минуту и невинно навлёк на себя жестокое подозрение ваше»!
При этих словах слёзы показались на глазах его, и Владимир, вскочив со стула, подбежал к незнакомцу, заключил его в свои объятия и попросил извинения за себя и жену свою, столь жестоко его оскорбивших неуместным подозрением.
«Как?! — воскликнул Владимир. — Вы сын моего покровителя, и я осмелился столь подло наградить вас за благодеяния вашего отца?.. О! Простите, простите нас за это неуместное подозрение, произошедшее от нежных родительских чувств. Будучи столь прекрасной наружности, вы столь же должны быть прекрасны и душою, а потому, вероятно, извините наш неблагоприличный приём и поступок, — приведя его к софе, он посадил его рядом с собой и позвал слугу, — Эй, человек! Подай нам чего-нибудь выпить и закусить»!
И в минуту явился Юрий, слуга Владимира. Аннета накрыла большой круглый стол тонкой и белой скатертью. Юрий же с ещё одним прислужником установили на нём разные напитки и кушанья, на так что на столе не осталось ни малейшей пустоты.
«Прошу вас выпить и закусить, чем вам угодно» — добавил Владимир, обращаясь к незнакомцу и показывая на стол с кушаньем и напитками.
«Не угодно ли вам, почтенный Владимир Сидорович, как хозяину дома, сделать начало сему»? — сказал молодой человек, приняв на себя весёлый вид, когда в словах и поступках старика приметил сердечную доброту.
«Вы, верно знаете обо мне от своего отца»? — спросил Владимир.
«Точно так», — отвечал юноша.
«Тогда с охотою последую вашему совету, — сказал Владимир, наливая большой бокал настойки. — За здоровье неизвестного благодетеля и его сына»! — присовокупил он и выпил до дна.
«В благодарность за ласковое гостеприимство»! — отозвался молодой человек и осушил одним глотком свой бокал.
Между тем Анастасия стараниями матери, три раза её опрыскивавшей водою, в которую от обмороков были добавлены кусок глины, уголь и соль, придя в память и увидев, что отец её весело пирует с незнакомцем, вдруг оживилась надеждой и любовью, вперённую в неё с первого взгляда во время плавания его в шлюпке мимо их дома. Она встала, и розы, расцветая на её полных, девственных ланитах, придали ей ещё более красоты.
Молодой человек подошёл к ней с почтительностью, поцеловав нежно её руку, и попросил извинения за то, что он был невольной причиной её минутной слабости; потом обратился он к её матери, у которой так же попросил извинения.
Старуха, очарованная прекрасною наружностью незнакомца и его вежливостью, вздохнула, вспомнила о своей молодости и романах, ею читанных, и не могла удержаться, что б не отпустить хотя бы одной учтивой фразы для молодого человека:
«Вот истинно благовоспитанный и прекрасный юноша! — сказала она, — Который должен быть обожаем не только нежным полом, но и вообще всеми благоразумными людьми: какая величественная осанка! Какой геройский вид! Какие прелестные глаза! Какие благородные приёмы!.. Ах! Вы достойны быть помещены в храм славы и любви и, верно, простите меня за прежнее невежество, проявленное от материнской любви к единственной и нежно любимой дочери»!
«Со всей охотой, сударыня»! — отвечал молодой человек и поцеловал теперь уже её руку, прося удостоить его позволения посещать их дом и обходиться с ним не как с посторонним, но как с другом их семейства.
Восхищённая Мария шепнула что-то на ухо своей дочери, и Анастасия удалилась.
«Верно, сударыня, — сказал Стефан, — вы почитаете неприличным прекраснейшей вашей дочери быть в обществе с незнакомым молодым человеком и чрез сие лишаете как меня, так и самих себя удовольствия ее видеть: если я здесь лишний, сию же минуту оставлю вас в покое»!
«Ах, помилуйте, помилуйте! — отвечала Мария. — Мы очень рады, что видим у себя в доме сына благодетеля нашего, сына, достойного всех почестей и славы! Успокойтесь! Я сказала дочери, чтоб она переменила платье, ибо на ней надета утренняя одежда, а это платье не годится при постороннем человеке».
«А мне кажется, сударыня, — возразил Стефан, — что сия одежда более делает прелестною девицу, ибо ближе к натуре и не принуждена. Если б я когда-нибудь вздумал жениться, -продолжал он, — то никогда бы не позволил жене моей заключать в тесные пределы стройную и природную свою талию, разве только в таком случае, когда б дражайшая моя половина была так толста, как ваша приходская попадья».
«Однако ж вы здесь, верно, не новичок и не последний насмешник? — сказала незнакомцу Мария с улыбкой. — И хотя слова ваши очень справедливы, но должно остерегаться делать насмешки над почтенными и теми, кто старше себя, людьми».
«Извините меня, сударыня, за это неуместное сравнение, — отвечал незнакомец, — я впредь исполню ваши приказания и буду остерегаться сего порока»!
Произнеся сии слова, он поцеловал ещё руку Марии, совершенно им обворожённой; но имея другую цель, ибо знал, что от приобретения благорасположения Марии зависело его счастье, надежды и исполнение всех намерений и планов.
«Однако ж, молодой человек, — сказал Владимир, поглаживая свою плешивую голову, — мне что-то становится забавно, ибо бы мою старуху совсем сведёте с ума, которого у неё и так мало, а чувств для надуманных затей так много, так много, что и на возу не увезёшь»!
«Не сойди-ка сам скорей с ума, плешивая обезьяна! — закричала Мария, нахмурив брови и побледнев, как смерть. — У тебя что ли стану я занимать ум, которого никогда и в мозгу твоём не водилось? Ты только знаешь счёт да выкладки, а более ни аза в глаза»!
«А ты? — отвечал с усмешкой Владимир. — Вязать чулки, ставить заплатки да волочиться за молодёжью, которая от тебя начинает бегать, как скоро посмотрит тебе в зубы и увидит, что пятидесятая трава видна на оных»!
«Ах ты, старый чё… Чё… Чё»! — сказала озлобленная Мария, но не смела докончить столь жестокой брани на своего мужа, который, захохотав, вскричал:
«Докончи, пожалуй, докончи, а то непонятно, что ты мелешь, беззубая хрычовка»!
«Ну, так изволь же, старый …рт… … рт, … рт», — сказала ещё более раздосадованная Мария.
«Вот я теперь понимаю, что ты хотела сказать: «чёрт»! — возразил Владимир. — Теперь прошу посудить об её уме, государь мой! Можно ли человека, ещё и того важнее, своего мужа, назвать чёртом! Какие же примеры должна столь безумная мать внушать своей дочери? Боже, Боже мой! Я сам опасаюсь за бедную Анастасию. И какого же мне жить с такою жёнушкою десятка три лет? Ведь это ужасно!.. Ах! Сколько я перетерпел от неё горестей, брани, а иногда и толчков! Вы думаете, сударь, что я от природы плешив? Нет, вы ошибаетесь: это она мне выдрала волосы, когда я, бывало, стану увещевать её плетью, что б она меньше скалила зубы с молодыми мужчинами и не бесчестила меня, и вот тогда она вцеплялась в мои кудрявые волосы, как кошка в крысу, и два человека насилу могли высвободить мои волосы из её рук! Но Бог с ней, я давно ей это простил, ибо за этот проступок её так простегал, что она после сего сделалась шёлковой. Ну, вот теперь явилась новая беда: она вас полюбила и будет вами бредить день и ночь, бросит свои святцы, очки, чулки и латание заплаток, и вы всему этому будете виною»!
Молодой человек сидел, как на иголках; старик смешил его ужасно, но он не смел показать ни малейшей усмешки, боясь оскорбить мать своей любезной, которая навсегда могла его лишить счастья видеть Анастасию. К величайшей его радости старики скоро примирились, и спокойствие с весельем были опять восстановлены: все выпили на мировую по бокалу шампанского, и Владимир, поцеловав жену, сел с нею рядом, и начали они между собою посторонний разговор.
Вдруг в горницу вошла Анастасия, как юнейшая и прелестнейшая из трёх граций; в белом атласном платье, опоясанном зеленым бархатным поясом с бриллиантовою пряжкою, с пукетом роз, приколотых к груди, с зеленою лентою, унизанною крупным жемчугом, и бриллиантовым склаважем (головной женский убор, имеющий вид цепи; название произведено от французского слова: esclavage — «рабство», здесь имеется в виду нечто вроде венца или кокошника) на голове, с браслетами на прекрасных, обворожительных руках.
Незнакомец, очарованный прелестями юной Анастасии, вспыхнул при входе её, вскочил со своего места, хотел что-то пристойное ей сказать, но пробормотал невнятные слова, чем смешал так же и всё в бедной Анастасии, у которой щёки горели и затмили красотою свой розы, приколотые к её груди.
«Я вижу, вы немного оба смутились, — сказал с улыбкой Владимир своей дочери и незнакомцу, — но это ведь ничего и часто случается между молодыми людьми различного пола при первом свидании. Так и со мной бывало, но ещё и гораздо хуже, при первой встрече с Марией: она вспыхнула — я побледнел; она вздохнула — я хотел так же ей подражать, но вдруг, откуда ни возьмись, проклятый кашель»!
Он захохотал и все вместе над ним засмеялись, а через сие явилась новая бодрость между молодыми людьми: они начали исподтишка друг на друга посматривать, томно вздыхать, опускать взоры в землю, и опять друг на друга их обращать.
«Да ведь не люблю я сидеть молча. Ну-ка, Настенька, принеси-ка сюда свою арфу, сыграй нам и пропой что-нибудь получше, да позабавь как своих родителей, так и дорогого нашего гостя», — сказал отец, и Анастасия ушла.
По её уходу Владимир, обращаясь к незнакомцу, спросил, как его зовут.
«Стефаном»! — отвечал молодой человек.
«Звание ваших родителей»? — повторил свой вопрос старик.
«Это позвольте-ка на время скрыть, — отвечал незнакомец, закрасневшись, — мне запрещает это священный дог, честь, клятва и приказание моего родителя! Довольствуйтесь тем, что вы познакомились с человеком честным, непричастным ни к каким порокам. Вот всё, что я теперь могу сказать: последствия покажут, кто я и кто мой отец. Довольны ли вы моими уверениями»?
«Хотя и не совсем, — отвечал старик, — но на первый раз достаточно»!
«И очень даже достаточно, — прибавила Мария, — ибо титло человека, не преданного порокам, всего дороже на свете. Да и можно ли не почувствовать сего, видя силу влекущей к вам приязни»?
«Хранить тайну и приказание родителей похвально», — подтвердил муж.
«Это даёт вам новое средство к надежде на наше к вам почтение», — сказал незнакомец и, низко поклонившись, поцеловал опять её руку.
Явилась Анастасия с арфой в руках, села напротив своих родителей и Стефана, настроила музыкальное орудие, и, сделав несколько аккордов, заиграла и запела самым прелестным, но несколько трепещущим голосом следующий романс:
«Сияет солнце над востоком
В лазури — золотым лучом!
Пловец в челне, ведомый роком,
В одежде рыцарской, с мечом;
Пристал к сим берегам Кутума,
Вступил в незнаемый чертог!
Какая мной владеет дума?..
О нем?.. Но верно его Бог
Руководил в пути избранном,
Эгидой ангел осенял!
И он хотя сюда незваный —
Гостеприимство здесь познал!
Хлеб, соль ему здесь предлагают,
Все ласки и смиренный кров;
Но мысль его не постигают…
Им небо лучший всем покров!—
Скажи, скажи, пришлец незнамый! —
Зачем пристал к сим берегам?
Коль хочешь быть теперь упрямый,—
Иди, оставь спокойство нам!
Вот чувства, сердца выраженья!..
Скажи, скажи ты мне в ответ,
Зачем пришел к чужим в селенья?
Какой намерений завет»?
И мелодический звук арфы, постепенно понижаясь, умолк вместе с голосом Анастасии. И пришелец, встревоженный сим замечательным и тонким романсом её, искал в мыслях своих скорый ответ на оный. И, исключая прочее, к чести сего незнакомца надобно сказать, что при утончённом и оборотливом уме, воспитанный под чужим кровом, узнав горестную судьбу свою и рождение, он в отчаянии некогда оставил кров и своих добрых благодетелей и пришёл к… Но погодим некоторое время6 развязка сей истории покажет нам, как на блюдечке с яблоком, судьбу того и другой, и, может быть, благосклонный читатель, узнав её гонения, и притом большей частью обрушившиеся на невинных, пожалеет о милой чете, погибшей в цвете лет и заслужившей лучшую участь.
Оборотливый ум, просвещенный воспитанием, недолго остается в бездействии и находит скоро ответы на самую трудную задачу. Я знаю отечественных поэтов, которые, нимало не думавши, говорят то в одну минуту, что наш брат-сочинитель должен решить в течение целого месяца; но, щадя их, я не смею здесь наименовать, ибо публика очень известна об их талантах. Мой Стефан, будучи из числа не последних в своем роде, сейчас нашел или приискал скоро на заданную ему Анастасией задачу ответ. Взявши у ней арфу и аккомпанируя, он пропел следующее объяснение:
«На что, красавица прелестна!
Ты ищешь объясненья слов?
При мудрости твоей чудесной
Я чту гостеприимный кров,
В которой принят я с приязней,
Не как пришлец, но как родной;
Твой взор, твой ум всего опасней,
Но клятвы я держусь одной, —
Она навек язык связала:
Не смеет сердце говорить!
Природа чувства мне те дала…
Но мыслю, что могу излить!
Тобой пленен я с перва взгляда,
С тобой хочу счастливым быть.
Когда ж отнимется отрада…
Не стану я на свете жить!
Оставь до время изъясненья:
Тебе, клянусь, откроюсь я:
Прерви души моей мученья…
Иль кончу жизнь я, здесь стеня».
«Каков ответ! — вскричала растроганная Мария. — Не ангельский ли голос проник в мою душу! О, сколь он очарователен, любезен, и какую прелестную гармонию вливает в сердца наши! О! Дочь! Милая моя Анастасия! Вот лучший учитель, могущий образовать твои способности! Что эти надутые эгоисты? Эти сребролюбцы, ищущие своей выгоды, которые, занимаясь один час твоим учением, стараются только превознести себя похвалами к талантам, коих они никогда не имели! Они превозносят тебя до небес, в надежде более получить от вас платы, но незнакомец, в первый раз нас видевший, доказал нам, как они ничтожны! Бери, бери, дочь моя! Бери от сего господина уроки, и ты будешь идеалом для всех образованных дам в нашем городе»!
«Я повинуюсь вашему приказанию, — промолвила Анастасия своей матери, — но захочет ли Стефан заняться мною в то время, когда, может быть, его судьба отзывает в другое место»?
«Я ваш преданнейший слуга, сударыня, — сказал Анастасии Стефан, отирая слёзы, — и буду только счастлив, что удостоюсь вам преподавать уроки в сей музыке. Вы всегда найдёте во мне учителя, повинующегося вашим приказаниям. Но я не ручаюсь, сколько времени смогу пробыть здесь? Одна секунда, и я должен повиноваться гласу, меня призывающему».
«Гласу, меня призывающему! — проговорила про себя Анастасия. — А чей это глас? Творца, родителей, родных, друзей или его возлюбленной, может быть, им оставленной и погибающей без надежды на своё спасение? Мучительная мысль! О! Боже! Даруй мне терпение, если я буду обманута этим прекрасным молодым человеком; если же он несчастлив и разбит судьбою, то подкрепи его, — и соедини сердца наши и души тем неразрывным узлом, который только один серп смерти разрушит»!
Всё кончилось: и разговор, и музыка, и незнакомец, знавший благоприличие, хотя и был принимаем на обед, но отказался от сей чести, ибо ведал довольно, что гребцы, ожидающие с нетерпением его возращения, могут сделать такой поступок, от которого потемнеет у многих в глазах!
При прощании он нежно поцеловал руку Марии и Анастасии, и, пожав у последней оную, нежно, неприметным образом надел на её палец бриллиантовый перстень со своим портретом, промолвив тихо:
«В залог вечной любви»!
И удалился с поспешностью из дома Владимирова, возвратившись на свою шлюпку, где радостный голос товарищей приветствовал его несколько минут.
«Что, будет ли нам здесь хорошая пожива»? — спросил один из товарищей у Стефана.
«Да проклят будет тот, чьими жертвами станут невинные и добродетельные обитатели сего дома, и кто разграбит их имущество! — отвечал последний — Это убежище, и живущие в нём да не познают хищности нашей и нашего ремесла, которое готовит нам вечные мучения».
Все с любопытством и недоумением обратили на него глаза свои.
«Да, я сказал раз и ещё подтверждаю: да проклят будет тот из вас, кто придём со злоумышлением за порог сего гостеприимного крова», — прибавил Стефан и погрузился в мрачное молчание.
«Где же будет на сегодняшнюю ночь наше пристанище»? — спросил тот же товарищ у Стефана.
«На одном их островов Кутума, где растёт густой ежевичник, где мы уже несколько раз ночевали и довольствовались застреленной дичью и арбузами, взятыми с тех делянок, где те произрастали, то есть с бахчей. Ах! Совесть моя была чиста и глас вопиющей невинности об отмщении за жертвы моего отца, облитые кровью, истерзал моё сердце»!
«Стефан! Ты знаешь неукротимый нрав своего отца, — промолвил ему другой товарищ, — смотри: одна минута, — и ты сам от руки его погибнешь»!
«Я ничего на свете не боюсь! — отвечал Стефан — Один только долг моего рождения заставляет меня с хладнокровием протянуть шею под секиру палача; но если б я мог… Если б я был ему посторонний, то давно бы тяжкие оковы гремели на убийце, или поносный эшафот был бы ему наградою и вам, коих я один был в силах ниспровергнуть в ужасные челюсти ада»!
Он закрыл глаза белым платком и горько заплакал.
Между тем лодка, или шлюпка их причалила к противной стороне Огурчева, где был торг всяким съестным припасом, плодами и овощами. Стефан дал несколько золотых монет одному из гребцов и велел ему, как можно скорее, купить водки, красного вина и всяких съестных припасов для своих товарищей, но, что б это не было обременительно для одного, велел ещё взять с собою двух товарищей, а сам вышел на пристань Красноярскую, в задумчивости прохаживаясь по берегу оной, и часто обращал печальные свои взоры на дом, где обитал предмет пламенной и нежной страсти, прекрасная Анастасия. Но там всё казалось спокойным — и Стефан, томно вздыхая, продолжал свою прогулку.
В это время один подозрительного вида человек, закутанный в плащ, очень пристально посмотрел на Стефана, всюду следуя за ним.
«Это что за чудище? — проговорил сам себе Стефан — Он как будто считает шаги мои и все взгляды. Верно, какой-нибудь переодетый соглядатай! Бедный! Если б я был столь кровожаден, как мой… то давно бы волны Кутума увлекли твой бездушный труп!.. Но я хочу испытать, что это за птица»?
Он подошёл к незнакомцу и, учтиво приподняв шляпу, поприветствовал его.
Стефан. Вы житель сего города?
Незнакомец. Да!
Стефан. Уроженец здешний или нет?
Незнакомец. Да!
Стефан. Смею спросить ваше звание и должность?
Незнакомец. Я в том не даю никому отчёта.
Стефан. Следовательно, вы самовластная особа сего города?
Незнакомец. Это я знаю, и больше никто.
Стефан. Не угодно ли в знак первого знакомства… я угощу вас?
Незнакомец (лукаво ухмыляясь). Не имею нужды, как в первом, так и в последнем; но если б имел товарищей, как и вы, то сам бы этим мог вам служить.
Стефан. Я предложил вам всё это от доброты моего сердца без всякого коварства или насмешек, но жалею, что очень ошибся!
Незнакомец (опять коварно улыбаясь). А я так не ошибся! ( Так же, хитро усмехаясь). Может быть, только во сне, а не наяву. Мы это со временем увидим на деле. (Поспешно уходит).
«Я не ошибся, это точно шпион! — сказал сам себе Стефан. — Давно я замечаю, что он каждый день везде меня выслеживает, но не знает к чему придраться. Все здешние бояре и даже сам воевода города устремляют на меня любопытные взоры!.. И, если не ошибаюсь, долго ли, коротко ли, а попасться возможно мне здесь в западню. Строгие приказания бесчеловечного отца и вспыхнувшая любовь к прекрасной Анастасии — суть два важнейших предмета, удерживающих меня здесь, а то бы я давно оставил этот город, где я кажусь весьма подозрительным, хотя никакой буквы нет на лице моём. Может быть, мой вид, моя одежда и непринуждённая отважность во всех поступках тому виною? Но я, зная сам себе цену, будучи невинен в душе моей и в сердце, не имею нужды ни перед кем пресмыкаться в прахе ничтожества. Я ли виноват, что требуют от меня кровавой жертвы? Но пусть рука моя с поднятым кинжалом окаменеет в ту самую минуту, когда я вознесу убийственное оружие на невинных, назначенных в жертву закланием моим о… Боже! Спаси меня»!
Он оттёр слёзы платком и остановился пред своей шлюпкой.
Люди его явились с припасами и он сел с ними в судно, какое быстро помчалось по Кутуму и вскоре причалило к одному необитаемому острову, заросшему кустарником; таких островов на сей реке находится немалое количество, и на них то множество охотников с легавыми собаками или пуделями часто проводят по нескольку дней и ночей для отстрела дичи и возвращаются в город с полной оною лодкой, продавая дичь сию за самую дорогую цену.
Стефан сошёл со шлюпки, прочие последовали за ним. Вечер уже покрыл мрачной пеленою всю природу, и только слышен был унылый голос выпи, или речного быка, крик гусей, уток, куликов и прочих птиц, в великом изобилии водящихся в сих отмелях или озёрах. Стефановы люди развели большой огонь и начали жарить и варить привезённую баранину и телятину, сидя вокруг огня и осторожно, шёпотом разговаривая между собой, что бы не нарушить печального молчания своего начальника, на которого смотрели с сочувствием, ибо все любили его за доброту души. А не доказывает ли это нам, что и между кровожадными убийцами добродетель почитается священною: она обезоруживает их, приводит в сожаление, а решительность заставляет их трепетать. Стефан, заметив это, старался показать, хотя бы и притворно, улыбку на устах своих и сказал им:
«Так как мы и на сегодняшнюю ночь остаёмся господствующими на сём острове, то я желаю, что бы вы были повеселее и выпили круговую чару водки. Может быть, я скоро, очень скоро с вами расстанусь, ибо, откровенно вам признаюсь, не могу без содрогания смотреть на наше поносное ремесло! Я паду пред подножием престола царя и царицы, что бы испросить прощения и государевой милости, вступлю под из знамёна, и тогда… может быть, случай даст мне со славою окончить дни мои и смыть своею кровью поступки виновника моей печальной участи!.. Я уже решился на это»!
«И мы от тебя все шестеро не отстанем»! — вскричали в один голос люди Стефана и поклялись быть верными ему до самого гроба и умереть вместе с ним.
1836 г.
Впервые опубликовано:
Зряхов Н. И. (В кн. не указан), «Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу реки Оки». Роман, взятый из истинного происшествия. Российское сочинение. В двух частях. М. Университетская типография. 1836 г. Две части: I — IV, 42; II — 76.
Источник текста:
Зряхов Н. И., «Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу реки Оки». Под ред. Подольской Г. Г. и Ширяева Н. А. Астрахань, «Издательство Астраханского педагогического университета», 1997 г. Серия «Библиотечка Астраханского государственного драматического театра». С. 22 — 54.