Жарким августовским днем 1909 года по дому и подворью крестьянина Ивана Шанхова, которое располагалось в посёлке Архиерейском (в настоящее время — Трусовский район г. Астрахани), бродила пятнадцатилетняя девочка-служанка Маша Гришина, разыскивая свою лейку. Она обошла большой двор и открыла входную дверь чтобы посмотреть — нет ли её в палисаднике. Двустворчатая, тяжёлая, открывающаяся вовнутрь дверь, с трудом поддалась на усилия худенькой девочки. Потянув к себе дверь, Маша услышала внизу стук и увидела на пороге чёрный предмет цилиндрической формы, длиной более полуаршина и диаметром с чайный стакан, один конец которого имел донышко, а другой обмотан тряпкой. Очевидно, этот предмет был свободно приставлен в наклонённом положении к наружной стороне открытой ею дверной створки и при открывании упал на порог, приняв горизонтальное положение. Девочка, не найдя в палисаднике лейки, не обратила особого внимания на этот странный предмет. Закрыв дверь, она направилась по галерее к комнатам. Не успела она пройти и десяти шагов, когда за её спиной массивные деревянные двери взлетели в воздух, превратившись в гору щепок. Неведомая сила сорвала их с петель и задвижек. Брошенные внутрь галереи дверные створы нижней своей частью ударили девочку по ногам, причинив ушибы. Одновременно с этим раздался оглушительный грохот и повалил дым. Дым от взрыва был настолько густой, что сбежавшиеся к месту происшествия люди предположили, что начался пожар. Стекла в галерее дома Шанхова, а также в доме напротив оказались выбитыми.
Начальником Астраханского губернского жандармского управления (АГЖУ) полковником Николаем Алексеевичем Бураго принято решение о проведении в порядке об охране переписки по данному факту. Вести производство по данному преступлению было поручено офицеру АГЖУ Отдельного корпуса жандармов ротмистру Ушинскому.
Жандармы сразу обратили внимание на тот факт, что происшествие случилось после всеобщей забастовки бондарей Астрахани, прошедшей с 22-го по 28-е июля. Работающие у Шанхова бондари также приняли в ней участие. Требования работников бондарных заведений носили чисто экономический характер. Бастующие просили увеличить сдельную оплату их труда и платить за селедочную посуду по 5 копеек, а за тару — по 10 копеек за штуку. Это требование хозяевами бондарных мастерских было удовлетворено, поскольку оно заявлялось «не отдельными лицами, а всеми рабочими огулом». Удовлетворив, как и остальные хозяева мастерских, эти требования, Шанхов не видел каких-либо поводов к неудовольствию рабочих, как, например, неправильный расчет, завышенные штрафные санкции и т. п. По его мнению, у рабочих не было повода подкладывать ему снаряд и, соответственно, никого из них в совершенном взрыве не подозревал. Хотя Ушинский вполне допускал, что он воздерживается указать на подозреваемых из боязни мести.
Следующим хозяином бондарной мастерской, пострадавшим аналогичным образом, стал Иван Лукин. Разрывной снаряд, сделанный из тех же материалов и по тем же схемам, на его подворье был приведен в действие в 21 час 45 минут 15 ноября 1909 года. В этот вечер Иван Илларионович лег спать рано — в восемь часов, а его супруга уложив детей вместе с отцом, сама со своей прислугой, пятидесятилетнею Пелагеей Долгушиной, осталась сидеть за столом, пила чай и обсуждала домашние заботы на завтра. Чья-то тень за окном насторожила женщин, им стало страшно. Кто-то бродил по безлюдному двору вокруг дома. Потом послышался стук на крыльце. Пелагея набралась мужества и пошла посмотреть, что происходит. Хозяйка с причитаниями просила ее этого не делать и собиралась разбудить мужа. Но Долгушина решительно направилась к входной двери. Когда до двери оставалась буквально пара шагов, раздался мощный взрыв.
В результате взрыва от взрывного устройства подброшенного на крыльцо дома, у Лукиных выбило все окна, входную дверь, разрушило крыльцо и травмировало прислугу Лукиных Пелагею Долгушину. Ей обожгло левую руку и ранило осколком от взрывного устройства в правую голень.
Конечно, следствием рассматривались мотивы не только, как сказали бы сегодня, «связанные с профессиональной деятельностью» пострадавшего. Ушинским подробно изучались и бытовые проблемы семьи Лукиных. Так, стало известно, что в свое время Лукин работал и жил вместе с отцом и братом Степаном. Но последние три года, продолжая жить с ними совместно, он работал уже только на себя. После свадьбы племянника — сына Степана — отец и брат выкинули из дома вещи Ивана, в результате чего он окончательно ушел от них. Отец выделил в разное время отделившемуся сыну несколько сумм общей сложностью 2000 рублей на становление собственного бондарного дела. Иван знал, что состояние отца могло доходить до 200000 рублей, но из-за несостоятельных должников положение Лукина-старшего серьезно пошатнулось. Поэтому Иван не был в обиде на отца. Более того, не питал он злобы и на брата. Из проведенного опроса пострадавшего стало известно, что его отец неоднократно бывал у него во дворе. В целом свои отношения с этими близкими ему людьми Иван Илларионович охарактеризовал как далеко не родственные, но и не враждебные. Поэтому ни отец, ни брат, по его мнению, бомбу подкладывать ему не стали бы.
Однако в отличие от Шанхова, Лукин имел свое мнение о случившемся. Он рассказал, что после взрыва 7 августа у дома Шанхова им неоднократно слышались среди рабочих такие высказывания: «Вот Шанхову подложили бомбу, еще одну подложат, тогда хозяева прибавят плату», или, после многочисленных поджогов, — «Мало жжем — прибавляют, много буджечь — больше прибавят», а то и просто — «Хозяев бить!» Действительно, после того, как была подожжена Тайевская шаланда с готовой деревянной посудой, стоявшая у пристани Рябцева во время забастовки 1 января 1909 года, то все хозяева прибавили рабочим по 2 копейки с каждой селедочной посуды. Поэтому Лукин убежден, что «взрыв у моего дома устроен не из личной кого-нибудь вражды и мести, а вследствие общей ненависти рабочих к хозяевам и желания путем устрашения добиваться увеличения заработной платы».
Однако почему из большого числа бондарных мастерских были выбраны подворья именно Шанхова и Лукина? Казалось бы, оба, как и их рабочие, из крестьянских семей. Поэтому им вполне понятны нужды и чаяния своих наемных трудящихся. Оба Ивана разбогатели на производстве деревянной посуды для рыбных промыслов благодаря своему трудолюбию и оборотистости. Если рабочий день простого бондаря начинался в шесть утра, то хозяева вставали в начале шестого, поскольку необходимо все подготовить к началу трудового процесса.
Конечно, не стоит идеализировать хозяев из крестьян. У каждого из них перед взрывом произошли события, которые определенным образом характеризовали их и выделили в тот момент из общей массы хозяев бондарных мастерских.
Например, Шанхов утверждал, что не имеет врагов. Однако, как сообщил уездный исправник, во время пожара, случившегося 21 июля в станице Атаманской (также Трусовский район Астрахани), Шанхов «возбудил против себя толпу» тем, что не дал для тушения пожара своей пожарной машины и стал поливать свой дом, хотя ветер был в другую сторону и опасности для его дома пожар не представлял. У Лукина вообще анекдотический случай. Он не запирал на ночь свой двор, поскольку у него имелись сходни к Волге, и ловцы рыбы, поздно вечером уходя на реку и рано утром возвращаясь с лова, проходили через его двор. Дружбу с ловцами водил один из рабочих Лукина — Степан Гремин, молодой человек 24 лет, который также принимал участие в ночной ловле в их компании и имел свою часть денег, вырученных от продажи рыбы на базаре. Ночной ловлей Гремин занимался «во время срока», то есть в период, когда срок найма рабочих истек, но они продолжают жить у хозяина до найма на новый срок. Когда в начале сентября у Лукина пропал гусь, то он заподозрил в этой пропаже ловцов. Иван Илларионович высказал все Гремину. Через 3-4 дня тот попросил у хозяина бондарной ватаги расчет, объяснив, что получил анонимное письмо, в котором говорится, что «квартиры эти все будут сожжены, мы жалеем тебя, а потому выбирайся отсюда». Лукин не придал тогда этому особого значения и не стал расспрашивать, да и письма самого не видел. Получив расчет, Гремин ушел работать к брату Ивана Илларионовича – Степану, который также держал бондарное заведение с отцом.
Эти случаи дают ответ на поставленный нами выше вопрос. Шанхов и Лукин вызвали определенное раздражение окружающих из-за каких-то бытовых проблем, что помогло вождям «деревянного» пролетариата направить на них ненависть окружа-ющих. Для политических экстремистов (которыми по своей сути являлись революционеры), надо думать, не играло большой роли кого из бондарных хозяев необходимо подвергнуть террористической атаке. Главное — отчитаться в революционной прессе о «высоком накале борьбы астраханского пролета-риата». А кто же, собственно, были этими вождями бондарного пролетариата?
В своем отчете в Департамент полиции в феврале 1914 года начальник АГЖУ, на тот период полковник Федоренко, отмечает, что «вот уже около года, как массовых забастовок бондарей не наблюдается; это объясняется отчасти теми репрессивными мерами, которые были применены к постоянному агитатору бондарей, германскому подданному Константину ГЕЙНРИХУ. В конце прошлого года решением Особого Совещания Гейнрих административно выслан за границу; после его высылки настроение бондарей резко изменилось и стало гораздо спокойнее». Получается интересная картина. Подданный другого государства (которое через несколько месяцев объявит войну России), используя зависимость работы астраханских бондарей от постоянно меняющегося улова рыбы (чем меньше улов, тем меньше спрос на посуду для рыбы, а следовательно, и ниже цена на нее) развил бурную агитационную деятельность с целью перевода требований рабочих-бондарей своим хозяевам об увеличении расценок на посуду из экономической в политическую плоскость. Вопрос: зачем это надо германскому подданному в далекой от Германии Астраханской губернии? Однако тишина в бондарной отрасли с высылкой Гейнриха была обманчива. С началом Первой мировой, или, как тогда ее называли Великой войны появляются новые агитаторы, которые пытаются подбить работников бондарных мастерских на участие в выступлениях против своего правительства и акциях экстремистского характера. В связи с этим показательна информация, полученная жандармами в сентябре 1914 года от тайного сотрудника «Субботина», действующего в среде рабочих-бондарей:
«Я по профессии бондарь, работаю и проживаю на Форпосте. Я знаю, что на Форпосте есть рабочие кружки, которыми руководит какой-то еврей, приезжающий для этого из города. 17-го сего Сентября один из моих товарищей пригласил меня прийти на следующий день 18-го Сентября — как теперь помню, в четверг, — на собрание одного из подобных рабочих кружков, которое должно состояться на Форпосте же в доме Василия Макарова на верху в общежитии бондарей или, как у нас называется, в братской квартире. В назначенное время, часов около 8 вечера, я пришел по указанному адресу. В общежитии, оказалось, проживают 10-12 человек, но на собрании были и посторонние бондари, т. е. не проживающие в этом общежитии, всего собралось человек 15-20. Вскоре пришел и руководитель — еврей. По- видимому, он был здесь, т. е. в этом помещении, в первый раз; равно, по всему видно, что и большинство слушателей были впервые на собрании, руководимом этим евреем. Он говорил о программе Маркса, о труде и капитале: что богачи высасывают рабочих, которые «гнут спину с утра до ночи и ничего не имеют» и что рабочие вообще беззащитны; что рабочим необходимо завоевать политическую власть, после чего и экономическое положение их улучшится; даже говорил о необходимости добиваться 8-ми часового рабочего дня и призывал присутствующих к объединению и образованию союзов; сравнивал положение рабочего класса в Германии и нашего в России, говоря, что в Германском Рейхстаге есть представители от рабочих, которые стоят за рабочих, а у нас этого нет. Наконец, он обещал принести в следующий раз «литературу»; когда именно – он не сказал, обещав только придти вскоре.
В предъявляемой мне Вами фотографической карточке (свидетелю была предъявлена фотографическая карточка арестованного еврея Шмуйлы Рапопорта) я признал того самого еврея-пропагандиста, который руководил означенным собранием 18-го сего Сентября.
Присутствующие на собрании, видимо, относились к его пропаганде вполне спокойно, не высказывая особого интереса, тем более, что еврей этот вообще говорит довольно плохо, с еврейским акцентом. Больше ничего показать не имею, показание мне прочитано, с моих слов записано верно.
Субботин»
«Полковник Федоренко»
На наш взгляд, следует обратить внимание на то, что в качестве образца для подражания выставлялось пропагандистом. Он призывал русских рабочих в условиях войны с Германией требовать от правительства организовать отношения с пролетариатом по немецкому стандарту. В его речах общественное устройство Германской империи, воюющей с нами, выступает в качестве идеала. Таким образом, прослеживается четкая политика инициирования беспорядков при помощи наиболее беспокойной, в силу объективных обстоятельств, рабочей массы на Нижней Волге, что, несомненно, сыграло бы на руку военному врагу России — Германии.
О том, насколько удачна деятельность «деревянных» революционеров по возбуждению беспорядков в тылу воюющей страны, говорит следующий факт. Бондарное производство в Астрахани в годы войны было причислено к предприятиям, работающим на оборону. На титульной стороне заведенного жандармами 1 июня 1916 года наблюдательного дела «С ежемесячными донесениями о забастовках рабочих на предприятиях, работающих на оборону» гордо выведено синим карандашом «В течение 1916 года ни на одном предприятии забастовок не было».
Из заключения взрывотехнической группы Управления ФСБ России по Астраханской области
На основании анализа материалов проведенного дознания по взрывам у дома крестьянина Ивана Шанхова 7 августа 1909 года и крестьянина Ивана Лукина 15 ноября 1909 года в поселке Архиерейском (в настоящее время Трусовский район г. Астрахани) так называемые «разрывные снаряды» следует классифицировать как оболочные самодельные взрывные устройства (СВУ).
Как следует из материалов дознания, указанные взрывные устройства являлись специально изготовленными изделиями, содержащими заряд взрывчатого вещества (ВВ), средство взрывания и были пригодны для совершения работы в форме взрыва. При этом сами взрывные устройства и все элементы их конструкции изготовлены самодельным (кустарным) способом.
Судя по описанию места взрыва и свидетельским показаниям можно предположить, что в качестве основного заряда в СВУ использовался порох. Оболочкой СВУ стал отрез дымогарной трубы, закрытый с обоих концов для обеспечения герметичности. Анализ конструктивных особенностей позволяет предположить, что в первом случае СВУ приводилось в действие химическим способом, а во втором случае использовался огневой способ взрывания.
Доцент кафедры Международного права юридического факультета АГУ, кандидат юридических наук А. И. Байгушкин
