Из воспоминаний зоолога Александра Михайловича Никольского (фрагменты)1
Родился я 20 февраля (ст. ст.) 1858 г. в г. Астрахани.2 Отец мой был старшим врачом Астраханского военного госпиталя, а мой дед по отцу был священником. Родным братом этого деда был известный петербургский митрополит Исидор (в мире Иаков Никольский). Исидор был жив еще в то время, когда я был приват-доцентом, но о том, что он был нашим родственником, я узнал незадолго до его смерти.
Ни братья, ни я и никто другой из нашей семьи не пытались заводить с ним знакомство. Это был ученый монах, он окончил курс духовной академии; в библиотеку Петербургской духовной академии он пожертвовал большую коллекцию рукописей и документов исторического содержания. Отец мой умер, когда мне было 6 лет, и я не помню его живым. Он умер от воспаления легких, простудившись на военном параде.
Мать моя не получила образования, она умела только читать и писать. Но это была мать, лучше которой не скоро сыщешь. Всю свою жизнь она посвятила детям. Когда умер мой отец, у нее на руках оставалась семья, состоящая из восьми сыновей и двух дочерей; причем я был третьим с конца, а мне было 6 лет. Источником существования всей семьи после смерти отца осталась одна только пенсия, а пока шли хлопоты о получении пенсии, наша семья буквально бедствовала. Мать продавала из домашних вещей все, что можно, и на это мы существовали. Несмотря на маленькие размеры пенсии, мать ухитрилась дать образование всем детям, которые остались у нее на руках. Из восьми братьев пятеро получили даже высшее образование и только трое ограничились средним, и то по причинам, не зависящим от матери.
Когда мне было лет семь, мать отдала меня в частную начальную школу. Затем я выдержал экзамен для поступления в первый класс гимназии, но мне было уже все почти знакомо из того, что там проходили, так что во второй класс я перешел с наградой. При гимназии была довольно хорошая ученическая библиотека, а в ней был полный набор книг, которыми зачитываются гимназисты, именно сочинения Майн Рида, Фенимора Купера, Густава Эмара и проч. Во втором классе я и принялся за эти сочинения и принялся с таким усердием, что забыл, можно сказать, все остальное. Я стал грезить об охоте и об охотничьих приключениях.
Будучи во втором классе я чуть было не утонул. Мы купались в реке Кутуме, прямо среди города. Не умея плавать, я попал в глубокое место и стал тонуть. Я уже потерял сознание, но меня вытащил купавшийся со мной гимназист.
В третьем классе мне предложили обучать чтению и письму какого-то мальчика. Это был первый мой урок и первый самостоятельный заработок. Я получал за этот урок 60 копеек в месяц, и эти деньги казались мне в то время большим богатством.
Я окончил гимназию в Астрахани, где жил мой старший брат. В гимназии я учился настолько, чтобы переходить из класса в класс. Все мое внимание было поглощено охотой; страсть к охоте поддерживалась еще тем, что два мои брата, немного старше меня, тоже были охотниками и со своими товарищами совершали далекие поездки на лодке по дельте Волги.
В гимназии нас морили латинским и греческим языками, к которым в старших классах у нас было чисто враждебное отношение. Преподавание этих языков в столь большом объеме в ущерб другим более полезным предметам, например новым языкам, было не больше как мера, направленная к тому, чтобы в наши молодые головы не забрались, как тогда выражались, «превратные идеи». Поэтому мы изощрялись в разных способах надувать своих учителей-классиков и, ничего не делая, получать удовлетворительные отметки. Да и латинист наш в старших классах был такого рода, что обманывать его было нетрудно.
Были у нас, впрочем, и хорошие учителя. Особенно добрую память оставил по себе преподаватель математики в старших классах, он же был директором гимназии. Наиболее трудные отделы математики, например логарифмы, бином Ньютона, он объяснял нам с такой ясностью, что после его объяснений не надо было заглядывать в книгу. Когда мы окончили курс, в прощальной речи он дал нам совет при поступлении в высшую школу выбирать себе не ту специальность, которая обещает хороший заработок, а такую, какая больше нравится, к какой чувствовалось призвание. Такой выбор, говорил он, не только даст вам наибольшее нравственное удовлетворение, но в конце концов может оказаться наиболее выгодным в материальном отношении.
Как в большинстве русских гимназий, хуже всего у нас было поставлено преподавание новых языков. Немец наш по-русски говорил плохо и не только не учил нас немецкому языку, но и не мог ничему научить. Скорее он сам учился у гимназистов русскому языку, спрашивал, например, «как по-русски этот, то, который кричит «му». Поэтому по немецкому языку мы ничего не знали. В том же роде был у нас учитель французского языка, с той только разницей, что над ним ученики просто издевались. Когда он спрашивал, как по-русски называется какой-нибудь предмет, ему говорили какое-нибудь непристойное слово и он записывал его для памяти в свою записную книжку.
Учились в нашей гимназии и калмыки, но трудно давалось им учение. Большинство бросало гимназию, не доходя до 4-го класса, или умирало от чахотки. В моем классе один калмык дошел до 8-го класса и по успехам был в числе лучших учеников, но перед выпускным экзаменом также умер от чахотки. Сидячая жизнь в спертом воздухе гимназического пансиона, очевидно, губительно действовала на степняков-кочевников. В Астрахани пробовали устраивать тогда пансион для девиц-калмычек, и для того, чтобы несколько потворствовать их калмыцким привычкам, даже разрешили им курить трубку, как они привыкли курить у себя в степи в кибитках; но и это не помогло, они тоже заболевали чахоткой.
С шестого класса я стал давать уроки. Уроки эти состояли в репетировании гимназистов младших классов и в подготовлении малышей для поступления в гимназию. Один раз меня пригласили заниматься с гимназисткой последнего класса — армянкой. Она была старше меня и довольно-таки бестолковая особа. Однако я с успехом подготовил эту армянку к выпускным экзаменам по всем предметам. Небольшие деньги, которые я зарабатывал уроками, шли у меня на расходы по охотничьему снаряжению. Эти охоты описаны мной в моей популярной книжке «Под открытым небом».
В последнем классе часть заработанных мной денег я стал откладывать на поездку в Петербург, для поступления в университет. Однако скопил я очень мало, не больше, как на некоторую экипировку и на дорогу в Петербург. Большую помощь оказал мне живший в Астрахани энтомолог Василий Евграфович Яковлев3, специалист по полужесткокрылым насекомым. Напечатал он также несколько работ по рыбам Волги и статью о птицах Астраханской губернии. В то время он состоял управляющим рыбными и тюленьими промыслами северной части Каспийского моря. Под его начальством находился большой штат рыбных смотрителей, несколько паровых и парусных судов и даже одно морское паровое судно. Занимая эту должность, он имел большой круг знакомых в Астрахани. Среди них-то он, без моего ведома, устроил в мою пользу подписку, не называя того, для кого он собирает эти деньги. Этих денег мне хватило почти на всю зиму жизни в Петербурге.
Впоследствии, через много лет, В. Е. Яковлев оказал мне еще одну услугу. В 1885 г. я вместе с Н. А. Зарудным на собственный счет отправился в Персию. В самом начале путешествия Н. А. Зарудный заболел и вернулся домой, а я отправился дальше. Через персидскую территорию на вьючных лошадях я дошел до Ашхабада. Здесь, по продаже моих изнуренных лошадей со сбитыми спинами, у меня осталось денег только на то, чтобы добраться до Астрахани. В то время Закаспийская железная дорога далеко не доходила до Асхабада. В Астрахани я принес В. Е. Яковлеву большую банку с насекомыми в спирту, собранными мной в дороге. Он заплатил мне за них деньги, на которые я и доехал до Петербурга. Впоследствии В. Е. Яковлев перешел на службу куда-то в Сибирь, а по выходе в отставку поселился в Евпатории, где и умер.
…
Настоящим учителем моим в области зоологии был Модест Николаевич Богданов. У Кесслера я только слушал лекции и экзаменовался, но специализировался я у М. Н. Богданова. Он был профессором университета и вместе с тем служил в Зоологическом музее Академии наук, где заведовал отделением птиц. В то время, когда я был еще студентом, в Музее была получена огромная коллекция птиц Эверсманна из Оренбургского края. М. Н. Богданов предложил мне и моему товарищу по астраханской гимназии В. А. Хлебникову ознакомиться с птицами этой коллекции. Мы с жаром принялись за это дело, и оно пошло у нас легко, так как я и В. А. Хлебников со многими птицами были знакомы по своим охотничьим похождениям в Астрахани.
Занимался птицами в то время также и Ф. Д. Плеске, впоследствии ставший заместителем директора Зоологического музея Академии. Он был моложе нас одним курсом, но по части птиц был осведомлен значительно лучше нас. У него была уже собственная коллекция птиц и он умел хорошо приготовлять шкурки. По просьбе М. Н. Богданова, он и нас научил этому искусству. На каникулы я уезжал в Астрахань, где все лето проводил на охоте, разъезжая на лодке по многочисленным протокам и рекам Волги. Научившись приготовлять птичьи шкурки для коллекции, я уже не просто охотился, но собирал коллекцию птиц и вел над их жизнью наблюдения. Эти наблюдения вместе с теми, которые были сделаны мной еще раньше, частью в то время, когда я был гимназистом, послужили мне материалом для первого моего научного доклада в С.-Петербургском обществе естествоиспытателей. Доклад этот был напечатан в Трудах Общества в 1880 г. Это было первое мое печатное произведение, которое, можно сказать, окончательно определило всю мою будущую судьбу.
Когда мы перешли на последний курс, М. Н. Богданов получил от Общества естествоиспытателей командировку на Мурманский берег Ледовитого океана для зоологических исследований, и в частности для исследования влияния китоловства на рыболовство. Была снаряжена экспедиция, в которой М. Н. Богданов предложил принять участие мне, В. А. Хлебникову и Ф. Д. Плеске. Это было мое первое научное путешествие, если не считать поездок в Астрахань. Кроме названных лиц, в экспедиции принимали участие С. М. Герценштейн, геолог Кудрявцев и препаратор Михайловский.
…
Летом 1893 г., находясь в Астрахани, я был свидетелем холерного бунта, поразительного по своей нелепости. Холера была ужасная, каждый день возили на кладбище сотни покойников. В народе стал ходить слух, что люди мрут от того, что доктора отравили воду и сделали это для того, чтобы по прекращении холеры получить какую-то награду. Несмотря на бессмысленность этого объяснения, темная масса жителей поверила ему и начала громить холерную больницу; врачи успели убежать, а фельдшера народ поймал и убил. Холерных больных растаскали по квартирам, а больницу зажгли. Когда приехала пожарная команда тушить пожар, народ прогнал ее. После этого эпидемия холеры еще более усилилась.
В 1896 г. после смерти С. М. Герценштейна я был приглашен на штатную должность зоолога Зоологического музея Академии наук для заведования отделениями рыб, пресмыкающихся и амфибий. В новом помещении Музея эти отделы были поставлены мной.
Летом 1897 г. по поручению Петербургского общества судоходства я занимался исследованием положения рыболовства на астраханских промыслах. Это была последняя моя поездка с научной целью, если не считать две поездки в Очаков, совершенные мной в 1922 и 1923 гг. по приглашению Очаковской научно-промысловой станции.
В 1903 г. я был выбран ординарным профессором Харьковского университета и переселился в Харьков.
…
В 1885 г. мы с Н. А. Зарудным отправились в Персию. Съехались мы в Астрахани, откуда на пароходе добрались до рейда, где пересели на морской пароход. Так как мы поехали за свой счет, а счет этот был совершенно скудный, то взяли билеты 3-го класса на открытой палубе. Пассажиров, по большей части персиян, набилось множество, так что мы едва нашли место, где сложить свои вещи. Была темная ночь, я только что уселся на вещах для того, чтобы отдохнуть от суматохи, как услышал, что Н. А. Зарудный уже завел необычайно оживленную беседу с какими-то пассажирами, как кажется персиянами, что-то им говорит, сам хохочет и слушатели хохочут. Лежавший на палубе пассажир из русских долго слушал эту болтовню, наконец, не вытерпел и запротестовал.
…
1 Публикация и примечания Б.Е. Райкова.
2 Никольский Александр Михайлович (1858—1942) — профессор зоологии Харьковского университета, известный герпетолог. Работал в Петербурге, а с 1903 г. — в Харькове, где и умер 84 лет от роду. Он знал многих зоологов своего времени и оставил интересные воспоминания о деятелях науки конца XIX и начала XX в. Рукопись эта не была издана и хранилась у родных покойного. Нам она доставлена благодаря любезности киевского зоолога Бориса Николаевича Мазурмовича.
Воспоминания А. М. Никольского, написанные в «домашнем» духе, не подходят для опубликования в целом виде, но извлечения из них, которые и предлагаются читателю, представляют несомненный интерес для характеристики эпохи и для уточнения биографических сведений о некоторых натуралистах прошлого.
3 Яковлев Василий Евграфович — зоолог, окончил Казанский университет. Был учителем гимназии, позднее поступил на должность управляющего Каспийскими рыбными промыслами. Занимался полужесткокрылыми насекомыми русской фауны.
«Из истории биологических наук». М.-Л., Изд-во «Наука», 1966.Вып. 1. С. 79-103.