Потоцкий Ян (1761 — 1815 гг.) — польский историк, помещик, служил при Александре I в русском министерстве иностранных дел. Считался талантливым историком, лингвистом, географом, этнографом, археологом и естествоиспытателем. Ему принадлежит до 24 больших трудов. Потоцкий путешествовал «по всем славянским землям”. Сочинения его большею частью написаны на французском языке. Помещаемое путешествие было впервые напечатано в «Северном Архиве” за 1828 год, №№ 1 и 2, а затем в «Астраханском сборнике”, откуда и взято нами.
15-го мая. — Золотые башни московские теряются в синей дали. Прощай, Европа, возмущаемая беспокойствами! Еду отдыхать в тихой, спокойной Азии.— Сегодня я намерен подражать жителям востока, у которых первый день пути каравана бывает всегда самый короткий. Обещаю читателю только одно: не закрывать глаз. Расскажу ему все, что увижу; по временам стану присовокуплять замечания, которые, я надеюсь, будут недурно приняты даже людьми учеными; потому что я сделал их не мимоходом, а в такое время, когда еще думал, что всякая истина, касающаяся до истории человека или природы, так важна, что должно с охотою жертвовать ей и покоем, и удовольствиями.
16.— Следую по течению Москва-реки. Страна сия прекрасна и так населена, что всегда видишь несколько деревень вдруг.— В одной из них был праздник.— Какое великолепие у крестьянок! Головные уборы и покрывала, шитые золотом и такой прекрасной работы, как будто выписаны из Константинополя. Многие путешественники говорили о бедности русского мужика. Я описываю то, что сам вижу, а не то, что другие видели; однакож я замечаю, что чем более удаляешься от Москвы, тем реже становятся прекрасные деревни: избы меньше и крыты соломой; вместо окон скважины со стеклами. Я полагаю, что состояние русского мужика много зависит от его господина. Вот, например: деревушка, в которой домов с двенадцать, а господ четверо. Мужикам, я думаю, от этого не лучше.
17.— В похвалу Коломны, последнего селения через которое я сегодня проехал, надобно сказать, что против каждого дома стоят дровни и на них бочка воды, для того, чтобы в случае пожара, она всегда была под рукою.
В Коломне еще видны следы прежнего ее великолепия. За Окою въехал я в другую губернию: тут совсем иная природа. Сосны и березы исчезают и заменяются растениями стран более [198] полуденных. Жители Рязанской губернии отличаются также от подмосковных и одеждой, и жилищами, и обычаями. На женщинах сверх платья камзол белый с красными закраинками, а на голове род митры, с которой висят бусы; они походят на жриц какого-нибудь древнего божества; между тем они забавляются игрой, похожей на итальянское бочетти, с той только разницей, что вместо шаров служат у них яйца. Страна плодоносна и воды в ней довольно.
.— За Рязанью подумаешь, что у женщин на голове бумажные змеи; я не умею лучше этого описать головной убор их. — Я хотел срисовать свою хозяйку, но она, заметив это, спряталась на печь, а мне туда лезть нельзя было. В деревне я действовал не успешнее этого: женщины и девки тотчас от меня убегали, как скоро я хотел подойти к ним.
19.—Ряжск город небольшой; в нем было тогда собрание дворян; о многих из них нельзя было сказать: «У него благородный вид”; но их дружеский прием заставлял забывать этот недостаток.
20.— Я на несколько часов остановился и вздумал осмотреть свою библиотеку; к величайшему сожалению увидел я, что забыл взять с собою писателей, которые бы в этих местах были мне всего полезнее; например: Дегиня, д’Эрбело, Пети де ла Кроа, Абулгази и пр.— К счастью, я сделал извлечение из всех сих писателей: это хронологический атлас, которым иногда буду пользоваться.— Вот его описание: он состоит из тридцати семи исторических карт, которые начинаются за 2000 лет до нашей эры и доходят до нашего времени: каждая карта представляет политическое состояние света в конце каждого века; на поле написаны имена государей.— Между каждыми двумя картами находится список происшествий по хронологическому порядку. Каждой части света посвящен особый атлас в 37 картах: один атлас Азии стоил мне пятилетней постоянной работы; он приобрел мне уважение аббата Бартелеми: разговор сего знаменитого человека был моим отдохновением. Этот атлас везу с собою в Азию.
21.— Между Козловом и Тамбовом встретил я множество древних укреплений, которые без сомнения относятся к тем временам, когда набеги кочующих народов простирались до этих мест: земляные укрепления держатся чрезвычайно долго; причина этого очевидна; возвышаясь под углом в 45°, они не содержат в себе зародыша разрушения. В Каффе, например, есть одно укрепление, которое без сомнения описано Геродотом, и которое, как он говорит, построено скифскими невольниками во времена Циаксара, царя индийского.
Мне кажется, что жители Тамбовской губернии не так проворны, как мужики московские. Если хочешь видеть много мужиков и баб, то надобно притти к питейному дому, когда солнце садится и стада возвращаются с поля. В деревне это самое приятное и живое зрелище. [199]
22.— Сегодня в первый раз видел я могилу или tumulus (курган). Это единственные памятники, остающиеся от стольких народов, которые жили в странах сих или только их проходили. Далее нашел я в степи бесчисленное множество маленьких хижин в два фута. Я сначала не мог угадать: что это такое, наконец, во многих местах увидел небольшое животное желтого цвета с черным рыльцем, которое подымало голову и свистало изо всей силы. Люди мои единогласно утверждали, что это обезьяны; и в самом деле они точно также держались, но я скоро узнал, что то были байбаки или большие степные сурки; они, кажется, построили свой главный город около Панова и живут только тут; далее я не видел уже ни одного.
Ново-Хоперская крепость, последний русский город с этой стороны; это ворота, через которые въезжаешь в землю донских казаков. 23 числа пишу я на станции, т. е. на открытом воздухе, у огня, на котором казаки варят рыбу.— То, что они называют станцией, находится посреди степи, в стороне от большой дороги; деревни их видишь только издали. Они уверяют будто это для того, чтобы иметь под рукою лошадей, которые пасутся в степи на свободе.
24.— Перебравшись через несколько рек, я проехал две казацкие станицы: тогда было воскресенье; жители гуляли; мужчины хорошо одетые с песнями и немножко навеселе; женщины разряженные; костюм их совершенно восточный; они особенно стараются отличиться рукавами рубашек; у богатых они шелковые, у бедных полотняные с большими красными, набойными цветами; на тюрбане два рога весьма странного вида. Я провел тут ночь и довольно спокойно; казаки, чтобы разогнать мух, чрезвычайно беспокойных в этой стране, принесли жаровню с горящими угольями, посыпали их травой, от которой пошел густой дым и приятный запах, потом заткнули все скважины, которые они называют окнами и таким образом избавили меня хоть на минуту от этих докучных гостей. Казаки курят таким образом всякий вечер, даже на чистом воздухе и лошади их так хорошо знают действие дыма, что собираются в кружок около огня, как будто греться.
Двое молодых казаков передо мною боролись. Искусство состоит в том, чтобы схватить противника за пояс, потом броситься изо всей силы задом на земь, так чтобы борец полетел через голову; подумаешь, что он переломает себе руки и ноги, но казак не так нежен: при мне они оба встали здоровы и невредимы, как будто просто упали. Эта игра тем более примечательна, что казаки приписывают ей свое происхождение. Когда Владимир завоевал Херсон, сын его Мстислав переехал Воспор и пришел на остров, на котором стоит Тамань, бывший тогда главным городом княжества Тмутараканского. Князь яссов или косогов на нем защищался, решились окончить войну поединком без оружия. Мстислав остался победителем. [200]
Я думаю, что яссы суть ассы путешественников тринадцатого столетия; об этом можно справиться в собрании Рамузия. Я полагаю также, что косоги Нестора, какой бы народ они не были, жили в Казахии императора Константина Багрянородного. Эти косоги, побежденные и бывшие тогда народом полукочующим, принуждены были уйти из Казахии; место их заступили воины Мстислава и приняли имя казаков: так, а не козаками, зовут их ныне.
25. — Я проехал еще одну казацкую станицу. Праздники продолжались: весь народ был в наряде. Девушки гуляли с песнями, держась за руки; мужчины сидели кучками и принимали важный вид. Никогда они не кланялись мне первые; но если я начинал, то все вдруг вставали и наклонялись. Переезд Медведицы довольно странен. Для путешественников держат лодки; казаки на них гребут, а лошади плывут возле. Далее на степи толпились суслики (mus citillus), самые опасные враги жатвы в этих странах.
26. — Я наблюдал казаков в будни, но не видал, чтобы кто-нибудь работал. Благородная леность у них в моде. Надобно признаться, что они очень богомольны, по крайней мере, Судя об этом по множеству прекрасных церквей, которые встречал я повсюду. Тогда ехал я вдоль Дона, царя всех скифских рек, славного у греческих поэтов под именем Танаиса и который я так часто переезжал со Страбоном, Геродотом и Птоломеем. Наконец, я покинул эти берега и приблизился к узкому пространству земли, отделяющему его от Волги. От этого места, дорога верстах на тридцати чувствительно подымается, из чего можно заключить, что давнишний проект провести тут канал встретит затруднения. Трудно описать, какой вид разрушения представляет эта равнина, подверженная по высокому своему положению всей ярости бурь. Редко увидишь на бесплодном песке стебелек желтой травы, которой нечистый цвет составляет совершенную противоположность с прекрасною зеленью долин, находящихся вдоль старой казацкой линии. Следов обработки нет никаких, даже и в соседстве хуторов.
Неподалеку от Царицына увидел я вдали степную козу, у коей верхняя губа так длинна, что животное может щипать траву не иначе, как идя задом. С одного возвышения вдруг явился предо мною обширный разлив Волги: зрелище величественное, которого и описать невозможно. Я видел разлитие Нила, но большая часть вод его так поглощена каналами, Что для поливки полей с рисом нужны машины. Здесь напротив, расстилается передо мною пространный архипелаг; острова соединены между собою лесами, которые выходят из волн. Рыбы играют около дерев, как в потопе, описанном Овидием.
Город Царицын, разрушенный за три года пред сим пожаром, вышел из развалин прекраснее прежнего. [201]
27.— Я переехал реку Царицу и очутился в Азии; по крайней мере, большая часть географов полагает эту речку границею между сею частью света и Европою. Калмыки как будто хотели подкрепить это мнение; они раскинули по ту сторону реки свои палатки, из коих выглядывали их азиатские лица. Они совершенно походят на китайцев, нарисованных на китайских бумажках; шапки их точно грибы; с верхушки головы висят у них длинные косички: у мужчин одна сзади; у женщин две и падают на грудь.
Отсюда я поспел в три часа в Сарепту, колонию, где мирные моравские братья вводят свою промышленность между дикарями; этот город — самое лучшее место для узнания нравов и истории калмыков. Большая часть братьев знает язык их: некоторые даже пишут на нем, потому что по целым годам следуют за ордами; есть даже такие, которые забавляются списыванием калмыцких книг. В этих книгах нет ни языка, ни букв тибетских; они писаны монгольским наречием, которым говорят калмыки. Буквы их также имеют оттенок монгольских.
Калмыки имеют обыкновение приходить к Волге, когда вода сбывает. У тех, которые в то время раскинули палатки свои около Сарепты, было так мало стад, что они не могли ими кормиться, и это заставило их решиться работать, чему весьма нелегко войти в голову калмыка. Здесь, как и во всех странах мало населенных, плата за работу очень высока; посему эти люди могли бы жить в довольстве; но это для них трудно: одна только крайняя необходимость может их заставить чем-нибудь заниматься. Я видел многих из них, которые целый день шатались по городу или лежали на солнце. Другие толпились в лавках, как будто хотели или могли купить все.
Моя собака произвела чрезвычайное впечатление на этих калмыков, и я узнал при этом случае, что они соединяют с понятием о сем животном идею о переселении душ, и потому почитают за величайшую честь быть съедены собаками. Посему они всячески стараются не лишиться такой выгоды; ибо, несмотря на свое уважение к собакам, они кормят их плохо, дорожа молоком до чрезвычайности. Они даже не бросают им палый скот, а съедают его сами. Таким образом бедные собаки принуждены питаться калмыцкими трупами: а когда этой пищи у них мало, они ловят сусликов, которые составляют плохую пищу. Один из жителей Сарепты, ездивший несколько лет с калмыцкою ордою, рассказывал мне об отвратительном зрелище голодных собак, которые с жадностью бросаются на мертвое тело, рвут его и отнимают одна у другой куски мяса.
Страбон, говоря о кочующих скифах, которые жили между согдиянами и бактриянами, выражается следующим образом: «В столице бактриян собаку называют особенным именем, которое на нашем языке значит могильщик. Собаки сии должны пожирать всякого, кто пал под бременем болезни или старости. [202] Вот почему около этого города не видно могил, но между стенами валяется множество костей. Говорят, что Александр Македонский уничтожил это обыкновение”.
Цицерон рассказывает то же самое о гирканцах: «В этой земле,— говорит он (Quaestion Tusculan. с. 55.),— народ содержит на общий счет собак; знатные люди имеют у себя собак, которые должны пожрать их: это почитается у них самым почетным погребением”.
28.— Сегодня я видел караван русских и татарских купцов, ехавших в калмыцкую орду продавать хлеб, вино и мебель, т. е. небольшие, узкие и невысокие скамейки, деревянные сундуки, выкрашенные масляною краскою, и двери, сделанные таким образом, что их можно приставить к кибиткам калмыцким.
Потом явился караван, состоявший слишком из тридцати татарских телег, на которых приехали из Астрахани в Сарепту армяне. Тогда в первый раз слышал я ужасный скрип колес этих телег, называемых арбами; в прежние времена одно поколение получило от этого прозвище Шумного. Еще и ныне татары тщеславятся этим неприятным звуком. «Одни трусы,— говорят они,— смазывают колеса; храбрые люди не боятся, если их слышат от одного конца степи до другого”.
Эти строки пишу я в барке, которая плывет по водам Волги и везет меня в Астрахань — Хозяин судна скоро со мною сторговался, потому что много рассказывают о разбойниках, грабящих на реке, и он рад был четырем путешественникам, хорошо вооруженным. Мы бросили якорь у небольшого улуса или калмыцкой деревни: калмыки бегают во все стороны, хватают друг друга за ворот, гремят музыкой безумной, играя на всяких инструментах, одним словом, резвы как щенята. Чрезвычайная их живость составляет совершенную противоположность с бесчувственностью татар.
29.— На рассвете мы готовились поднять паруса, но хозяин остался на берегу, обещая ехать за нами на шлюпке. Он не сдержал своего слова. Отсутствие его было причиною, что работники не занимались своим делом и это навлекло нам впоследствии много неприятностей. Во время тиши, которая была нам очень неприятна, мы видели множество пеликанов. Некоторые приплывали к нам очень близко. В два часа, сильное течение пригнало нас к острову, залитому водою и покрытому деревьями. Все усилия отцепить барку, долго оставались тщетными; мы думали, что она уже непременно потонет. — К счастию, мы не столкнулись с большими деревьями; маленькие согнулись, или сломались под баркою, которая, наконец, избежала опасности, но шлюпка наша завязла между деревьями.
Скоро прибыли мы к деревне, где весь берег покрыт был людьми, которых одежда была мне совершенно незнакома. Я узнал, что то была колония татар, чуваш, мордвы, недавно туда [203] переселившихся. Работники вышли на берег нанять лодку, чтобы съездить за тою, которую они оставили на дороге. Я воспользовался этим случаем, чтобы посмотреть народы, которые знал только по имени. Большая часть жителей деревни были татары, весьма плохо одетые. Женщины напротив того, были чрезвычайно разряжены, набелены и нарумянены. Холстинная одежда чуваш украшена богатыми цветными бордюрами, изображающими наиболее кресты всех видов. Мордовки, особенно девки, одеваются чрезвычайно странно и фантастически. В ушах носят они большие куски шерсти; в волосы вплетают колокольчики, на шею повязывают большие медные бубенчики. Они чрезвычайно дики; как скоро мы к ним подходили немножко поближе, они тотчас убегали и прятались в домах. К этой странной смеси народов присоединялись еще русские рыбаки и калмыки, которые нанимаются в пастухи.
Погуляв по колонии, я пил чай у русского, который был директором оной. Мы разговаривали о волжских разбойниках, а он сказывал мне, что опасность действительно велика. Это, говорил мне русский, не лодочники или ленивцы, которые хотят при случае чем-нибудь поживиться, а разбойники, хорошо вооруженные; атаман их преступник, бежавший из Сибири: вырванные его ноздри и заклейменный лоб свидетельствуют о прежних его злодеяниях. Эти разбойники не только нападают на самые большие суда, но беспокоят также и берега реки, и выходят на них грабить.
Матросы наши возвратились со шлюпкою и мы поехали далее; я рассказал им, что слышал, и это их встревожило. Мы осмотрели наши средства защиты. Оружие на барке состояло в двух пушках, из коих одна была длиною в пядень, другая несколькими дюймами побольше. К счастью, ружья мои были понадежнее сей артиллерии. У меня было английское двухствольное ружье и шесть мушкетонов, все в хорошем состоянии. Я велел положить их на некоторого рода рангоуса, который бывает на всех волжских судах, для того, чтобы на нем мог стоять кормчий. Этот рангоус довольно возвышен, ибо кормчему нельзя было бы править рулем, чрезвычайно высоким, если бы он не стоял несколько выше палубы.
Покуда мы занимались этими приготовлениями к войне, с нами случилось новое несчастье Судно стало на мель; матросы тщетно «истощали всевозможные усилия, чтобы опять спустить его на воду. Ночь была темная и бурная. — Люди наши, измучившись, легли спать и уснули; сон их был так же крепок, как в древности сон Цезаря посреди киликийских пиратов.
На другой день, 30 числа, судно перегрузили и оно опять пошло в ход; но через минуту, к величайшему удивлению, увидели большую лодку, наполненную людьми, которых движения были чрезвычайно подозрительными. Мы тотчас взялись за оружие и сделали несколько выстрелов, дабы показать, что у нас нет [204] недостатка в средствах обороны и что мы намерены ими пользоваться. Когда мы достигли до поворота реки, течение понесло нас прямо на лодку: мы подошли к ней так близко, что могли пересчитать людей, которые в ней находились: их было десятеро. Мы уже думали, что непременно придется драться: но, к великому нашему удовольствию, лодка вдруг поворотила и скоро ушла из виду. В том месте, где мы провели ночь, нам еще подтвердили справедливость того, что мы слышали об этих волжских разбойниках и присовокупили, что против них отправлен отряд войска
1 июня. — Мы узнали наверное, что точно видели разбойников. Они ограбили судно, которое шло за нами и прибили экипаж.— На нас не напали они потому, что, как сами после рассказывали, видели на палубе два экипажа, окруженные вооруженными людьми. — Хозяин наш, который догнал нас сегодня, заметил их на одном острову, где они варили себе пищу: они не взглянули даже на его рыбачью лодку, в которой не надеялись найти богатой добычи.
Наши матросы были пьяны и мы поехали очень поздно. Мы плыли между островами на равнине, залитой водой. Матросы ловили зайца, запертого на островке водами Волги. Мы также видели множество пеликанов и корморанов, которые держались в отдалении. Вечером прошли мы мимо рыбачьих хижин, где надеялись найти съестных припасов; но они были совершенно под водой и покинуты жителями.
Под вечер подошло к нам судно из Астрахани, чтобы расспросить нас о разбойниках.— Наконец, мы вышли на берег в Тенелове, но, причаливая, перервали рыбачьи невода, почему вытерпели сильный залп ругательств, на что с нашей стороны было ответствовано тем же. 4 числа, я в первый раз в жизни видел двугорбого верблюда и узнал, что находящиеся у нас в Европе изображения сего животного совсем не похожи. Большая часть из них скопирована с рисунков Бюфоновых, которые не очень хороши. Я пробыл несколько минут в калмыцком стане; нас чрезвычайно забавляло приятное простосердечие калмыков.
Степь, около Теноловы, цвета голубоватого или, лучше сказать, зеленого, как море, что происходит от одного ароматического растения, которого благоухание наполняет воздух. Сказывают, что это род artemisia. Тушканчики здесь довольно обыкновенны; нор их не перечтешь. Мне очень хотелось поймать хоть одного, чтобы посмотреть похожи ли они на африканских, но их легко ловить только весною.
5 числа. Я имел удовольствие провести несколько часов с графом Валерианой Зубовым, который возвращался с персидской войны. Я слушал его с удовольствием, но сердце мое обливалось кровью, потому что я принужден был отказаться от многих идей, которые стали мне драгоценны. Я следовал, как только мог лучше, за ходом русской армии по карте восточной части [205] Кавказа, которая была весьма тщательно сделана во время похода. Русские, прошедши Хой-су, вошли во владения шамхала таркского; этот князь уже отдался под покровительство русских и потому генералу Зубову не трудно было подвигаться вперед; он овладел Дербентом, городом почти совершенно заключенным во владениях кадия табассеранского. Наконец, Зубов расположил главную свою квартиру на пределах пустыни Муганской. Во всю эту кампанию русские действительно принуждены были сражаться только с лезгинцами, живущими в горах совершенно неприступных. За ними живет Авар-хан; имя Авар, носимое сим ханом, принадлежит одному древнему гунскому народу, и вот причина почему в сравнительном словаре всех языков, изданном в Петербурге, язык сих аваров, поставлен в след за языком венгерским; однакож, я не заметил никакого сходства между ними.
Граф Зубов находился в дружественных связях как с народами кавказскими, так и с другими, гораздо более отдаленными, каковы суть: туркменцы, бухарцы и афганцы. Бухарцы суть древние согдияне; они смешались с туркменцами, которые известны были под именем узбеков.
Наконец, я, к великому моему удовольствию, узнал, что есть округ, именуемый Талышинским, которым управляет особый хан и в котором говорят языком, коего персы не понимают. О существовании сего небольшого государства узнал я сначала из одной немецкой книги (Der Allneuerste Staat von Kasan, Astracan, Georgien и проч. Нюремберг 1724.— I том в 12 д. л. с рисунками. — Переведенное мною место находится на странице 334.); в ней говорится следующее: «В Гилане есть два рода жителей: гиланцы и тальяне, одни живут в долинах, другие в горах; гиланцы говорят языком, который есть не что иное как наречие персидского; язык тальян совершенно отличен, так что оба эти народа друг друга не понимают; собака по-талышински и по-персидски называется спаке, а по-гилански сек”.
А я помню, что единственное индийское слово, сохраненное нам Геродотом, есть спако (сука), которое очень похоже на спаке. Неужели тальяне суть остаток индийцев? Но не станем далеко забираться в поля этимологии, чтобы не насмешить остряков. С. Г. Гмелин в своих путешествиях был близко к Талыши, был, может быть, и там; но для него, как для натуралиста, исторические изыскания о народах составляли предмет посторонний; то же самое можно сказать и о Гильденштете и других путешественниках, членах С.-Петербургской академии.
6 числа получили из Астрахани приказание преследовать разбойников, которые появились на реке Ахтубе. Посему те, которых мы встретили, составляли только отряд сей шайки.
Погода была прекрасная; шли мы очень тихо; ночью принуждены были бросить якорь близ одного острова; качало нас, как [206] на открытом море. 7-го погода сделалась еще хуже. Для развлечения, я начал просматривать сравнительный словарь в четырех частях; я нашел в нем около двух сот слов, называемых суздальскими, из коих одна половина чистые русские, а другая не происходит ни от какого славянского наречия: некоторые из сих последних кажутся совершенно греческого происхождения; таковы суть: кирия (рука), галимо (молоко), гир (старик); митес (нос), как в новогреческом языке.
Вечером пришли мы к Черноярску. Я остановился у богатого рыбака. Оттуда я весьма явственно различал за Ахтубою развалины Селитряного города. Это название получил он от находящихся в нем селитряных заводов; прежнее имя его неизвестно, так же как и имена многих других городов, которых развалины рассеяны по степи.
8.— Мы прошли мимо острова, на котором поразило нас нечто весьма примечательное; то был прекрасный дом, недавно построенный калмыцким князем; имя его Тюмень; ему первому опротивела жизнь кочевая. Однакож он все еще и ныне проводит часть лета под палаткою и остался верным ламайской религии.
Во время буруна, который едва не кинул нас на берег и заставил бросить якорь по средине реки, матросы поехали за водою на близлежащий остров; я воспользовался этим временем и стал писать зам знания на Геродота. Отец истории путешествует теперь со мною по Скифии, посетив эту страну за 2 200 лет до меня. С тех пор сто различных народов обитали в стране, в которой я нахожусь: развалины их городов покрывают степь, но имена исчезли. Тысячи государей и славных воинов похоронены в степи и кто их ныне знает? Кто об них слышал? Один Геродот, древнейший из историков, существует в своем творении. Не осталось ни малейшего следа пути сражавшихся; пережило только то, что записал Геродот. Историк, говорил я себе, действительно может несколько гордиться, хотя счастливый генерал смотрит на него с презрением. Придет время, когда он будет жить — по милости историка.
9.— Мы не могли окинуть взорами всего пространства разлива одного из рукавов Волги. Деревни как бы плавали в реке; стада криками своими требовали, чтобы их отвели в места более возвышенные, которые сделались островами. Я с удовольствием смотрел на деятельность, вокруг меня царствовавшую: на правом берегу возвышался ряд калмыцких хижин или кибиток, и их рыбачьи лодки покрывали все реку. Ветер, довольно слабый, по временам прибивал нас к островам, где несколько тысяч воронов свивали гнезда; ужасные крики сих птиц нас совсем оглушали. Я сначала готов был упрекнуть судьбу за то, что так много воронов; но жалоба моя превратилась в удивление провидению, когда я узнал от одного астраханского жителя, что во многих округах, орошаемых Волгою, невозможно было бы жить от гниющих рыб, если бы вороны их не клевали. [207]
Наконец, после обеда увидели мы астраханские колокольни; через несколько часов мы подошли к этому городу. Первый человек, которого я встретил, выходя на берег, был индеец с желтым цветком на лбу; после того я уже не сомневался, что я в Азии. В гавани узнали мы, что десятеро из волжских разбойников пойманы.
Пребывание мое в Астрахани доставило мне возможность собрать разные любопытные сведения. Первая орда, встречающаяся на восток от Волги, состоит из татар ногайских, походящих на астраханских. За Уралом или Яиком живут три орды киргизцев, которые, говорят, могут выставить до 150.000 всадников.— После туркменцев, киргизцы самые дурные соседи, каких только можно иметь в Азии. Хотя часть сего народа признает владычество России, но частные люди часто сами ведут войну. Они переплывают Волгу или Яик, ведя лошадей взоих за веревку, и горе русскому, который попадется к ним в руки. Его отводят в Хиву и продают. Но и им платят той же монетой; теперь в Астрахани человек тридцать пленных киргизцев. Я видел их плоские лица; они составляют средину между татарами и калмыками, но выше ростом и сильнее сих последних. Каракалпаки или черные шапки составляют ныне орду уже не многочисленную, и кочуют по берегам Аральского озера; они нанимаются в Хиве в поденщики.
Хивинские татары — народ оседлый; у них есть постоянные деревни и главный город. Деревянные их дома выстроены хорошо; внутри смазаны и выкрашены. Хивинский хан пленник в своем собственном замке и те, которые пользуются верховной властью, только действуют его именем: если им недовольны, то посылают его в Бухару и вызывают на его место другого.
Набеги киргизцев доставляют каждому семейству в Хиве по одному или по два русских пленника; если сии последние согласятся сделаться мусульманами, то их тотчас же освобождают. Говорят, что немногие из них на это решаются; те, которые женятся, увеличивают народонаселение и промышленность. Подробности сии сообщены мне одним русским, который слишком двадцать лет был невольником в Хиве. В Астрахани всегда бывают купцы из сего города; они приезжают в Россию так смело, как будто не нарушают всеобщего права, покупая русских невольников и поощряя таким образом киргизцев к новым набегам, Я встречался со многими из них; они грубы и необходительны; от них много не узнаешь.
Город Бухара сообщает тон всему Туркестану. Бухарский хан, владетель могущественный и столь искусный, что основывает власть свою на теократии, ибо всегда говорит именем корана. Бухарцы, древние согдияне, и теперь, как прежде производят всю торговлю в Верхней Азии. Они ездят за индейскими товарами в Мультан, за китайскими в Кашгар, за русскими в Оренбург. Древнее имя их: согдияне, весьма походит на слово судахер, которое, по-персидски, значит купец. [208]
Туркменцы, живущие по берегам Каспийского моря, так же как и киргизцы, народ совершенно кочующий; главная отрасль промышленности их есть грабительство; однакож они производят некоторый торг в Мангшлаке, куда приходят для того русские корабли; но никто не смеет выйти на берег, пока они не дадут заложников; даже эта предосторожность не всегда бывает достаточна.— Посему весьма опасно было бы итти познавать этот народ в его собственной стране. Есть также туркменцы, подвластные России.
За Хоразаном лежит Кандагар, в котором главный народ суть афганцы; князь их называется Земан-Шахом.— В последнее время они сделали значительные завоевания; они владеют многими персидскими провинциями, и говорят то же, что они завладели царством Кашемирским, откуда мы получаем те тонкие шали, которые так нравятся европейским дамам. Ныне в Астрахани живет афганский князь сын Ассад-хана, которого царь грузинский Ираклий содержал в неволе Я не имел счастья с ним познакомиться, но он, может быть, немного сообщил бы мне о своем отечестве, потому что всю жизнь свою провел в Персии.
Большая часть индейцев, живущих в Астрахани, родом из Мультана.— У них есть брамины, кающиеся, вода из Ганга, одним словом, все что принадлежит к их религии. Я видел как: они вечером молились Вишну. В их божественной службе есть наружное великолепие, сколько позволяют место и обстоятельства. Астраханские индейцы питаются мясом, но не едят говядины из уважения к корове. Они часто покупают птиц и выпускают их на волю, кормят собак, бегающих по улицам, и вообще оказывают великую привязанность к животным. Окончив дневную работу, они прогуливаются в саду, который нанимают; курят калеун, едят сарачинское пшено; чудясь, рассматривают прекрасный цветок или травку, удивляются творцу в малейших его творениях и с довольным лицом возвращаются в свои караван-сараи. Они почитают себя весьма счастливыми, если у них есть платье темнозеленое или алое, два цвета, которые они весьма любят. Когда они умирают, тела их предают огню, и пепел отправляют в Индию. Прежде они и при жизни охотно туда возвращались, но теперь начинают чувствовать цену личной свободы.
Я помню, что в том возрасте, когда разум хотел бы вдруг обнять все познания, и когда человек исполнен силы и деятельности, я желал прочесть в одно лето все книги об естественной истории, какие только тогда были. Вскоре случай привел меня в институт Болонский, где я с величайшим восхищением нашел все предметы изучения моего, расположенные в порядке. Здесь случилось со мной то же самое. История народов Средней Азии меня много занимала, но только в книгах. Теперь я вижу перед собою все эти народы с их отличительными чертами, с их сходством и различием, с их наречиями и преданиями. Мне не нужно [209] уже иного работать воображением и памятью, чтобы напоминать множество идей, мало связанных между собою. Все, что я собрал об этом предмете, ясно представляется уму моему при первом взгляде и запечатлевается в нем неизгладимо. Но зато я встречаю новые трудности: вижу людей с плоскими лицами, которые, кажется мне, принадлежат к одному народу, но эти люди говорят разными языками. С другой стороны, люди с лицами совершенно не одинаковыми говорят одним и тем же наречием и все почитают себя настоящими татарами Чингис-Хана.
В Астрахани больше купцов персидских, нежели индейских; я видел двести первых, собравшихся в караван-сарае, который они украсили для праздника Госсейна; здание было освещено большими фонарями в китайском вкусе, что производило прекрасный вид. Но самое большое впечатление произвела на меня веротерпимость, какую, может быть чрезвычайно трудно найти на каком-нибудь другом месте земного шара. Последователи Али, проклиная в своих караван-сараях приверженцев секты Омара, могут слышать как призывают на молитву крики муедзинов сих последних, колокола греческой церкви, тамтам индейцев, и, может быть, жужжание лам. К этим разным религиям можно еще присовокупить несколько сект староверцев, и все европейские и азиатские христианине общества.
Изыскания мои о древностях, об языке и происхождении персиян доставили мне весьма приятное занятие. В новейшем персидском языке нашел я слова, приводимые Страбоном: паропамиз (покрытый снегом), сарапара (головорез), тигрес (стрела). Это обстоятельство заставляет меня думать, что новейший персидский язык не есть смешение парфянского и что, следовательно, европейские слова, встречающиеся в нем во множестве, не происходят от парфянского. Основываясь на свидетельстве Страбона, я почитаю персиян отраслью индийцев, покорившихся еще до времен Кира. С другой стороны, я никак не мог понять отчего персы вдруг исчезают в истории и уступают место свое мардам. Я полагаю, что эти марды, не что иное как мидийцы. Моисей Хоренский утвердил меня в этом мнении тем, что он мидийца называет по-армянски мар, а индийцев Маратами, Ныне турецкий язык распространился почти в целом Азербайджане; но в горах есть разные полу-персидские наречия, которые, может быть, остатки древнего мидийско-персидского языка.
Ежели изыскания мои счастливо доведут меня от народов и языков древних до народов и языков новейших, то этим наиболее обязан я тому, что имел неожиданное счастье найти превосходного учителя, который познакомил меня с нынешними народами и их языками. Учитель этот есть Аббас-Хан, знатный персиянин, человек отличный по уму и сердцу. Ага-Могамед-Хан питал к нему такое уважение, что наименовал его губернатором Испагани, а потом Гиляни. Myстафа-Кули-Хан взял его в плен [210] в сей последней провинции и увез в Россию, как заложника безопасности его семейства, оставшегося во власти его брата.
Окончание тут.